Bиктор Хан

Это было так давно, что я уже не помню. Все работы того времени куда-то делись, я даже не знаю куда. Но я считаю, что я тогда действительно много интересного сделал в керамике – я занимался только этим материалом. Для меня этот материал настолько серьезный – с ним нельзя обращаться поверхностно. Это же не просто краски, а краски химические. При обжиге происходят химические реакции, они могут получиться совершенно неожиданными, а это значит – бесконечные поиски. Т.е. можно бесконечно делать пробы, экспериментировать. Это ведь не гуашь, не масло. Поэтому, конечно, в тот период у меня очень много было работ. Не понимаю, куда они все делись...

Я очень много ездил, и в Москве услышал, что здесь есть какой-то завод в Пермской области, поэтому я попал сюда. Мне показалось, что я должен здесь поработать.

Вот приехал сюда, в Пермь. Естественно, никого не знал. Живя в Кунгуре, через полгода впервые привез работы для областной выставки в Перми. На самом деле меня приняли «на ура», теперь я понимаю, потому что я не был живописцем. А прикладные вещи считались чем-то второстепенным, поэтому позволялись кое-какие эксперименты. Основные, так сказать, уважаемые  «большие чины» – они были живописцами, и, естественно, не терпели, не могли бы терпеть, если бы я был живописцем, скажем. Но я не был конкурентом для них. Поэтому они мне позволяли делать то, что я делал. В то же время, им вроде бы на самом деле нравились мои работы, что тоже меня удивляло. Ведь совершенно другой менталитет, совершенно другой склад, стиль, направление. Им нравилось такое искусство, но именно что в другом материале. Поэтому мне все прощалось. До поры до времени, пока я не начал завоевывать уже какие-то, скажем, престижные места в их иерархии. И так моими работами восхищалась пресса, то все это вызвало постепенно противостояние, и в конечном итоге все знают, чем оно кончилось...

Меня тогда пригласили в Италию, на биеннале. На творческой даче в Москве меня заметили – после просмотра мои работы взяли на выставку в Италию, меня пригласили и сразу мне как бы сделали имя в Москве. Я вернулся лауреатом, что, конечно, настроило против меня этих «серых кардиналов» – художников, которые думали, что они великие, а тут их обошли.

В то время в Перми были Кальпиди и Слава Дрожащих. Я называл их: Маяковский и Блок. Они ходили в одинаковых пальто, были молоды и резко выделялись из этого окружения, в котором приходилось существовать. Естественно, я их сразу отметил.

Потом появился Паша Печенкин. Печенкин был с такой прической... Он только что закончил политехнический институт, и одежда его напоминала какого-нибудь комсомольского работника. Работал он на военном заводе. А, на выставке ему понравились мои работы, он решил написать статью. Это были первоклассные работы: два серебристых, глазурью покрытых объекта – «кирпичи». Это были первые объекты, которые я показал – а ему понравились. Вот так мы познакомились. Он был внештатным корреспондентом, взял у меня интервью. И однажды я ему пожаловался, что мне негде жить, негде работать. А он говорит: «Поживи у меня немножко». А сам он жил в коммуналке, у них с Наташей еще ребенок родился. Вот это был жест человека – на самом деле, редко кто может себе такое позволить. Он привел меня, и я у него прожил три месяца.

Мы жили очень дружно, помогали друг другу. Единственное, что меня всегда удивляло: его почему-то ночью, по три раза каждую ночь на военный завод вызывали. Он был инженером, и все время надо было что-то ремонтировать. Это была очень смешная ситуация, когда в двенадцать ночи приходили к нему, через час он возвращался с завода, проклиная все, только ложился – через два часа снова приходили и говорили: «Извините, но там авария, опять что-то сломалось...» Через неделю я ему сказал: «Паша, зачем тебе это все надо – беги, пока не поздно». И потом он начал заниматься той работой, которая называлась «внештатный корреспондент», занимался производством жидких слайдов, слайд-фильмов... – все эти эксперименты передо мной проистекали.

Потом Слава Смирнов появился. И такой вот костяк образовался: несколько фотографов (Юра Чернышев, естественно, там был), Дрожащих, Кальпиди, я, Слава Смирнов, Безукладников – человек семь-восемь вначале нас было. А потом уже мы начали устраивать какие-то вечера, встречи. Нас, конечно, гоняли – это естественно.

Я помню, создали такой клуб – название «Эскиз» было, по-моему. Как бы официально и под этой эгидой вызывали из Москвы самых известных в то время художников, таких как Инфантэ. В то время это, конечно, было нечто – пригласить такого... Почему именно Инфантэ? Я подсказал – знал его.

И вот эти выставки, встречи, начавшиеся гонения – это совпало с тем, что я должен был уехать. Однажды мы со Славой Смирновым приехали в Кунгур делать заказ и поселились в общежитии, со студентами. Студенты – народ любопытный. Естественно, начали приставать с расспросами: о состоянии искусства не только в России, но и вообще в мире. Мы рассказали то, что знали. Показали слайды Сальвадора Дали – то, что не было секретом, то, что продавалось уже тогда... Естественно, там были свои стукачи, которые работали на КГБ. Ведь все мы были под присмотром. В КГБ был специальный отдел, созданный для поэтов, художников, композиторов, состав которого был просто гигантский – они следили за нами... Папку мою люди видели – мне рассказали. На каждого, кто хоть чем-то выделялся, были заведены папочки. Это абсолютно точно – доказано. Директор Кунгурского училища направил заявление в Пермский обком, в КГБ. Естественно, меня вызвали в обком. Там мне сказали, что «если вы еще раз со студентами будете подобную вещь позволять, к вам применим меры: милицию и другие наказания». Совершенно откровенно нам со Славой это сказали. Судили нас, в Союзе художников устроили судилище. Я понял, что надо бежать, пока не поздно. Конечно, были и те, кто не голосовал против нас: Лемехов, Филимонов, Курушин, Лаврова и еще пара человек... Остальные просто кричали на меня: «Фашист!»

Вот после того как нас судили, после того, как меня на следующий же день выгнали с работы, из квартиры – я оказался на улице и понял, что нужно жизнь начать сначала, не падать духом и куда-то ехать. Я уехал в Москву.

12.03.1997 (Пермь)