Надежда Филимонова

Об Анатолии Филимонове

 Он вырос в семье, где шесть человек детей, в поселке. А он был – четвертый. Четвертый сын. За ним потом еще дочь и еще один сын. Он вырос в поселке – такой хороший поселок, там такая природа красивая – в Зюкайке. Мать не работала, раз семья такая была. И он утром рано встает, и там со старушками идет собирать ягоды. Рано встает, насобирает бидон земляники – представляете? Бидон земляники собрать? Насобирает бидон этой земляники, уйдет пешком в Верещагино, продаст там ее – и на эти деньги купит себе краски и кисти, и рисует. Ему так нравилось рисовать. Он мне рассказывал – в последние годы, как мы туда приедем, гуляем, он мне все рассказывает: в какой школе учился... Идем по берегу – и там такой красивый закат. И он мне говорит: вот школьником был (не знаю, какой класс, может, лет десять ему тогда было) – увидел этот закат, и сразу такой воздух, прочувствовал это все – и решил, что если смогу передать это так же, как Шишкин, то уже буду счастливый человек. Он стремился, да. Он хотел. Вот у него с рождения, видимо, было такое – тяга к творчеству. Родители-то у него – простые люди. Мать дома всю жизнь была. А отец – он пришел с войны, портняжил, а потом работал – там был маслобойный, что ли, завод, в Зюкайке – он работал на этом заводе. Так что простые люди. И Толя, конечно, все сам. Он там окончил 8 классов, в Зюкайской школе, и приехал сюда, вернее – в Кунгурское училище. Ну, ему было 14 лет, он был подросточек не очень высокий – маленький такой, щупленький мальчик уехал. Мать говорила: «Куда ты поехал такой молоденький?!» Там про Кунгур ходили слухи, что там тюрьма, там убивают... Он уехал, хорошо закончил это училище. Закончил это училище и решил поступать в Московский технологический институт, но так как у него было только 8 классов – он здесь в Перми устроился на какой-то завод, кажется, Калинина. Его взяли даже в конструкторское бюро. Вот он отработал, закончил вечернюю школу и уехал в Москву – и с первого раза поступил, что удивительно. И первые два или три года учился даже на повышенную стипендию. И работал дворником там – потому что ему ведь никто не помогал, он сам. Он очень хорошо рассказывал про годы студенческие – как было интересно, сколько он литературы перечитал – здесь-то он не читал так много – не было того, что в Москве. 

Ну и немножко как-то так на протяжении всей его жизни... Есть такие люди, которые говорят, что – вот, раз человек вышел из деревни, и что-то он представляет из себя – так вот начинают этим попрекать, что ли. Но ведь у нас все великие люди вышли из деревни, из провинции, правда ведь? Он любил свою Зюкайку, очень любил, но вот то, что он из деревни – его как-то всегда... Не то чтобы тяготило, а... Он чувствовал всегда, что он оттуда. Хотя в последние годы он мне всегда говорил, что он счастливый человек, потому что всю жизнь занимался любимым делом. «И семья, – говорит, – у меня нормальная, и дети хорошие выросли. Я счастливый человек».

У него друзья были хорошие. Печенкины Паша с Наташей, конечно. Потом – Ирина Лаврова, Леня Лемехов. Витя Хан. Вот они в основном. Мы очень часто собирались. Несколько раз ездили в Хохловку, детишек брали, жгли костер, загорали, разговаривали, было очень интересно. Новый год постоянно отмечали у нас. Собирались на дни рождения. У нас был скверик под окном – скверик весь в яблонях. Часто встречались, дружно жили. Это последние лет десять как-то пореже мы стали встречаться. Толя об этом очень жалел.

Где-то году в 1976-77-м он был принят в Союз Художников. Молодых поддерживал всегда – и в те годы, и всегда. Со стороны кажется, что все ему легко далось. Закончил училище, потом институт, потом здесь два-три года поработал – в Союз художников приняли, квартиру дали. Ту, которая на улице Веры Фигнер. Хорошая была квартира, двадцать метров комната. Вот мы там прожили лет, наверное, пять или шесть. Потом сюда переехали, на Рабоче-Крестьянскую. 

Ну что еще... Толя ведь добрейший человек. Меня его доброта как-то даже до слез затронула. Я, правда, не помню ситуацию, но до слез, – я подумала: ну надо же таким добрым быть человеком. Он вообще был такой – добрый, открытый. Он никогда никому не мог подлости сделать – ничего такого. Поэтому, может быть, по нему многие прошлись – а он никогда не мог в ответ. Если вдруг ситуация не очень приятная случалась, так он сам больше переживал. Кто-то другой, может, и забыл уже про это, а он переживал. Хотя, конечно, ситуации у них там бывали очень сложные, в Союзе. Там ведь еще и политика была замешана... Может, зависть была к нему – ведь он так много работал, заказы у него были, выставки. Ему очень важно было выставляться – узнать мнение других, да и вообще, он же для людей работал – конечно, ему хотелось выставляться. А некоторые ему говорили: не высовывайся, что ты все время высовываешься? Это кто-то из художников ему сказал. 

Ну вот, фотографии, что есть, я вам покажу. Он часто ездил – пять лет подряд ездил на творческие дачи. Был в Прибалтике, на Байкале, в Подмосковье, в Горячем Ключе... Там можно было работать хорошо. Да, взгляд у него всегда такой, сосредоточенный, говорили: цепкий взгляд. Галстук не любил, всегда без галстука ходил, был у него один галстук, в нем и похоронили. А вот – фотографии эти: «Выставка четырех»... Насколько я помню, выставка была интересной, их очень хорошо приняли тогда. Я подробностей не помню, но они все были довольны. Вот фотографии – шторы он расписывал... Вот опять творческие дачи. Он, кстати, со многими переписывался из тех, кто с ним там был. 

А со Славой Смирновым они же учились вместе в Кунгуре. Толя мне рассказывал, что они вместе учились. У них очень хорошие отношения были. Но я говорю, я не особенно вникала в его дела. Он занимался чем хотел, а у меня были свои интересы – своя жизнь, можно сказать. Ну, так – поговорим иногда, иногда что-то расскажет. Я никогда не думала, что он столько интереса вызовет после смерти. Когда из галереи приезжали искусствоведы, посмотрели все, отобрали работы для выставки, потом еще раз, и говорят: да тут вообще много всего – я только тогда и начала понимать, что он человек был неординарный. А то – надо картошку садить, а он подсолнухи рисует. Или еще там что-нибудь...

12.05.2002 (Пермь)