Аркадий Бурштейн

Должен сказать, что я до 1986 года мало был связан с «андеграундной» свердловской средой. Поэтому все, что будет сказано далее – будет касаться периода 1986 – 1990 гг.

О центрах притяжения.

Прежде всего, это, конечно, Майя Петровна Никулина. Равных ей поэтов в Свердловске до появления ВК не было. И вокруг нее сконцентрировался круг талантливой молодежи. Сахновский, Месяц, Верников, Ваксман, Застырец, Андрюша Козлов, Казарин, Касимов и многие другие вышли из этого круга.

Затем была квартира Касимова. Однако это было нечто совсем иное. На Касю как на учителя и гуру никто не смотрел, знаменит он был главным образом тем, что дружил с Еременко, и собирались туда главным образом выпить. Ну, мне так всегда казалось. Раза два в году приезжал Еременко, тогда пьянка принимала характер прямо-таки космический. Еременко, кстати, стихи свои читать не любил, и я только раз слышал, чтоб он читал у Каси – и то стихи Шаламова, а не свои. Завсегдатаями касимовских посиделок были, к примеру, Андрей Козлов, художник Копылов, бард Андрей Вох. Позднее – Рома Тягунов. Курицына я там не встречал тогда. Правда, я завсегдатаем у Каси не был, хотя заходил к нему частенько. Дело в том, что я тогда уже не пил. Но именно у Каси я впервые увидел Женю Ройзмана, который тогда создал и возглавил группу «Интернационал». В эту группу входили он сам, Юля Крутеева, Миша Выходец, Дима Рябоконь. Ройзман называл еще кого-то, не помню имен. Ройзман и Юля были очень талантливы, но, к сожалению, им обоим, кажется, удалось талант благополучно задавить. Я любил их стихи, особенно ройзмановские переводы псалмов и Юлино «Где был Генисарет, одна вода...»

Что до моего участия в литературной жизни города, то, боюсь, что центральной фигурой я был лишь в глазах Кальпиди. Я не был своим ни в одной богемной тусовке. Думаю, ни в воспоминаниях Касимова, ни в воспоминаниях Курицына ничего обо мне Вы не найдете. Я ведь занимался делом весьма специфическим, многим оно интересным быть не могло.

О Валере Гаврилове.

Валера к 1986 году уже умер. Это был художник потрясающей мощи, но, Боже, какой образ жизни он вел! Мне довелось быть с ним знакомым. Один из моих друзей – Ростислав Бальмонт, талантливый режиссер, поэт и прозаик, был близким Гаврилову человеком. Фактически в последние годы жизни Гаврилова они представляли собою группу единомышленников: Валера и Зина Гавриловы и Слава Бальмонт. У Славы была труппа, театр. И вот они все у Гаврилова собирались. И я иногда приходил. Я был тогда в этом театре почти своим человеком. Слава меня представлял литконсультантом. У меня и афишки где-то в архиве сохранились. Я тогда работал над «Реальностью Мифа», и театр Славы интриговал меня. Гаврилов делал ему эскизы декораций. Я не знаю, кто был ведущим в этом тандеме. Слава Бальмонт – фигура совершенно не оцененная и, по-моему, исключительно яркая.

Гаврилов был, несомненно, больным психически человеком, это по его работам чувствуется. Но это же и придает им невероятную энергию. Меня они потрясали. Гаврилов фиксировал на бумаге то, что действительно видел. Иными словами, он пытался ухватить свои видения. Отсюда мрачная мощь его картин. В них зашито его видение мира, совершенно мистическое, разумеется. Сходите на сайт www.rus-art.com – Вы найдете картины Гаврилова в разделах «Графика» и «Живопись». Мой друг Аркадий Козерчук, тоже друживший с Бальмонтом и бывавший у Гаврилова тогда – в конце 70-х – начале 80-х – позаботился собрать слайды и выставить их в сети. Самих-то работ этих теперь след затерялся, наверное, а слайды остались.

Был в Свердловске старый кирпичный дом, предназначенный на снос. Его заселили художники, кажется, самовольно. Жили в нем и Гавриловы. Я тогда с ними знаком не был, и в доме том не бывал, но по слухам – жизнь их там была одной сплошной чудовищной пьянкой. Надо сказать, что Зина абортов не признавала, поэтому детей у Гавриловых было много. И вот представьте – то ли пять, то ли семь детей, постоянные страшные попойки с мордобоем (я, кажется, не сказал, как умер Валера Гаврилов. Он захлебнулся блевотиной) и ... странные и прекрасные картины... Потом они получили квартиру в новом районе в двенадцатиэтажке, и вот там я у них и бывал.

Их квартира стала кошмаром для соседей и проклятием для участкового детского врача. Они, понятное дело, видели тольку одну сторону жизни этой семьи, и им не было дела до Валериных картин. Меж тем, именно в это время Валера создал аллею деревянных статуй в свердловском лесопарке. Думаю, что она стоит и сейчас. Эта аллея, на мой взгляд – одна из главных достопримечательностей города.

Несколько слов о Зине – Зинозавре, как она себя называла. Слава Бальмонт рассказывал мне, что она работала официанткой в вагоне-ресторане, а когда вышла замуж за Валеру и оказалась в окружении художников, поэтов, то придумала себе образ роковой Зинозавры и вжилась в него. Она писала стихи, рисовала картины – маленькие. Они вместе выпускали рукописные журналы, совершенно шизофренического характера. Зина тоже была на учете в свердловской лечебнице, известной в народе как Агафуровские дачи. Музей этой больницы в основном из работ Гавриловых, говорят, и составлен. Когда я увидел Зину впервые – она была в длинном вечернем платье с блестками – гордая, надменная дама, декламирующая стихи. А в последний раз, уже после смерти Валеры, я встретил ее в телогрейке и ободранной ушанке – она шла на рыбзавод, куда ее принудительно трудоустроили. Сами ее манеры разительно изменились – она неуверенно хихикала, держалась, как бомжиха.

В любую роль Зина вживалась молниеносно. Я видел, как однажды они со Славой Бальмонтом минут пятнадцать вели беседу на «птичьем», несуществующем языке, на ходу изобретая звуки и сочетания, практически не повторяясь. Я знаю, что это очень трудно, такое занятие в диалоге требует абсолютной раскованности, свободы импровизации. Я более двух минут не выдерживал никогда, начинал запинаться. Из одной роли в другую Зина переходила мгновенно. Был такой случай: везла она в трамвае младших детей в садик, будучи в роли Зинозавры – интеллигентной и роковой светской дамы. Трамвай был переполнен, и Зина попросила какую-то тетеньку уступить место детям. Тетенька, оценив Зину, быстро объяснила ей, кто она такая, и кто такие ее дети. Взбешенная Зина мигом превратилась в крутую официантку из вагона-ресторана и отметелила не ожидавшую опасности тетеньку так, что ее еле оттащили. После этой драки Зина попала в милицию, не помню, был ли суд, но, кажется, с тех пор она жила под угрозой лишения родительских прав и принудительного трудоустройства.

Еще один характерный для Гавриловых эпизод. Когда в их доме появлялся новый человек, ему устраивали тест: давали листок бумаги, на котором столбиком было написано: «Я – ...» в начале каждой строки. Валера требовал закончить строки. Это был, по сути, ассоциативный тест. Заполнив его и рассмотрев, я увидел, что в моем случае он демонстрирует сильную инверсионную симметрию, по типу «Я – царь, я – червь...» Как Валера обрабатывал эти тесты – не знаю, но они влияли на его отношение к людям. Некоторых он впускал в свои картины – разрешал нарисовать кусочек. Или даже просил.

Мне кажется, что ко мне они оба относились с уважением. Слава Бальмонт рассказывал им о моей «Реальности Мифа», а сам он тогда находился под сильным от нее впечатлением. Но с Валерой я всегда чувствовал себя как на минном поле. Я не помню, чтоб он улыбался, и я никогда не умел понять, что он сделает в следующий миг. Он обладал сильнейшей энергией, но энергией разрушительной, темной. Так мне казалось тогда. Так я думаю и сейчас. Вглядитесь в глаза Магомета на картине «Три Религии». И Вы поймете, что я имею в виду.

После смерти Валеры Зина оказалась исключительно преданной его памяти женой. Она хранила его работы – а они гибли, т.к. писал он на листах ватмана. Пыталась добиться их признания. Делала, что могла. Искала спонсоров. Увы, могла она не много. О ее смерти я узнал из стихотворения Ромы Тягунова уже в Израиле:

*** (1993)

Ты неотразима,

Русская земля.

Похороны Зины.

Третье февраля.

В тот день мы с Бальмонтом напились. Пожалуй, о Гавриловых – все.

Но еще скажу о Бальмонте.

Его настоящая фамилия – Зайникаев. Слава был моложе меня лет на десять, хотя точного возраста не знаю. В Израиле он жил года четыре, хотя евреем не был. Зачем он приехал в Израиль? Мировоззрение Славы было достаточно сложным, и я не претендую на то, что всегда его понимал. Но с евреями он связывал некие мессианские надежды. Он пытался и тут создать театр, а когда понял, что это нереально, вернулся в Россию. Умер он в Екатеринбурге – я узнал о его кончине только через год, и меня это потрясло. Хоть я и знал, что он болел туберкулезом. Слава был исключительно одарен от природы, после школы поступил во ВГИК. Проучился один год и был отчислен. О причинах разные слухи ходили, сам он рассказывал мне, что написал прозу какую-то, и прочитал ее друзьям в общаге. Его, отчисленного из ВГИКА, взяли в провинциальный ТЮЗ режиссером – в 18 лет. Проработав там год или два, Слава вернулся в Свердловск и создал свой театр, который кочевал за ним из ДК в ДК. Слава развивал идеи театра Арто – театра насилия. Насилие его завораживало. Возможно, поэтому он ненавидел власти, они для него олицетворяли насилие. Он писал стихи, прозу – рассказы, некоторые рассказы были на уровне замечательно высоком, рассказы-видения. Стихи мне нравились меньше. Сам Слава считал, что все-таки и стихи, и проза – выхлопы, главное же – театр. Последним его спектаклем до эмиграции был «Высоцкий» – два или три прогона, потом его прихлопнули, и более Славу никуда не пускали. Я присутствовал на последнем обсуждении, после которого они остались без крыши и потом годами репетировали по подвалам. А обреченный спектакль меж тем был сильный и высокий, я до сих пор помню сцены из него. Перед глазами стоят. После, уже в перестройку, Слава еще один спектакль выпустил – по пьесе Бродского, «Мраморный Остров», если память мне не изменяет.

Кто в Свердловске занимался самиздатом – сказать трудно. Самиздат вещь неуловимая – понравился текст, перепечатал его, ну, а раз перепечатываешь – не в одном же экземпляре, даришь друзьям – и поехало. Судя по тому, что мои статьи оказались перепечатаны в питерском знаменитом «Митином журнале» – причем я понятия не имею, как они туда попали – были люди, которым они нравились.

В Свердловске самиздатных журналов не было, значит, не было и регулярного литературного самиздата. Самиздатные журналы возникли в Ленинграде, причем, вопреки распространенному мнению, первым появился не «Митин журнал», а замечательный журнал «Часы», который выходил с конца 70-х. Вышло более шестидесяти номеров. В конце 80-х таких журналов было уже много. В основном, все-таки в Питере. Но единственным известным мне провинциальным самиздатным журналом был журнал, который выходил в Саратове. В моем архиве сохранился один его номер со стихами высоко ценимой мною Светланы Кековой. Собственно, там я впервые ее и прочитал.

С Тягуновым был такой смешной казус – Рома распечатал свои стихи в маленьких сборниках и пытался продавать их на толкучке, а, кроме того, придумывал всякие конкурсы и раздавал эти сборники как призы. Он вообще усиленно занимался саморекламой. Это его, по-моему, и сблизило с Курицыным. Тот по части рекламы оказался просто гений.

Еще одной забавной фигурой того времени был Б.У. Кашкин. Я не помню его настоящей фамилии. Знакомы мы не были. В конце 80-х Кашкин, интеллектуал-шестидесятник, серьезный теоретик искусства, создал нечто вроде скоморошьего ансамбля. Вокруг него собралась толпа молодняка, Вита Тхоржевская была среди них, между прочим. Они пели и плясали на улицах, играли на ложках и т.д., а также рисовали картинки небольшие на досочках и раздавали их прохожим. К рисованию этих «иконок» Кашкин подходил серьезно, и всех, заходивших к нему, немедленно загружал работой – досочек надо было много. За внешним легкомыслием зрелища у него скрывалась серьезная концепция.

Затем нельзя не назвать художника Витю Махотина и созданное им объединение художников – сначала на Сурикова, 31, затем на Ленина, 11. Эти места становились центром сбора свердловской богемы. Там устраивались выставки, происходили выступления поэтов и бардов. Например, поэта Игоря Овчинникова я встречал только на Ленина, 11 и у Вадима Баранова. Но об этом многое написано, и людьми более меня осведомленными.

Была еще квартира Раи Абельской, где тоже собирался всякий творческий люд. Именно у Раи я познакомился с Виталиной Тхоржевской. Правда, у Раи все-таки в основном собирались люди из КСП.

Надо сказать, что в Свердловске того времени жили четыре сильных барда – Рая, которая, собственно, была просто прекрасным поэтом, Леня Ваксман, Гена Перевалов и Андрей Вох.

Художник Андрей Вох был, скорее, рок-музыкантом. Его очень любили в компании Касимова. Но он недолго работал в области музыки, взлетом его был альбом «Я жил у фиолетовой реки». Вох разделил судьбу тех, кто с выходом из подполья лишился источника энергии отрицания и выйти из кризиса не сумел. Он был певцом поколения, того поколения, которое входило в жизнь в 80-е годы. Потом настали иные времена. Так я вижу и понимаю судьбу песен Воха из 2002 года. Но это тоже уже совсем другая история.


                         Дальше