Андрей Безукладников

Началось все с армии, где я служил полковым фотографом. До армии закончил пермское «бытовое» ПТУ, которое закончили Серега Постаногов, Копышко (там учили на парикмахеров, бытовых фотографов). Мечты ограничивались усредненным представлением о благополучии: дача, машина, квартира, женщины, вино. Слово «искусство» – не знал такого слова. В армии попал в полковые фотографы – без блата, благодаря собственным качествам, коммуникабельности и т.д. Снимал просто и примитивно. Но, заканчивая службу, должен был подготовить себе смену, и – появился парнишка из Новосибирска, фотограф. Вот он впервые показал мне, что фотография бывает другая. С ним мы попали на выставку новосибирских фотографов-любителей – это было очень интересно, там были великолепные фотографии.

А я всегда имел склонность к естествознанию. Еще до училища работал в ботаническом саду Пермского университета. Занимался охотой, интересовался природой – тогда же, в конце 70-х. Чучела делал птичьи: рябчики, перепела, глухари. Всегда дома собака была охотничья. Жили мы в районе старого кладбища – там такие сумрачные джунгли.

Вернулся после армии – устроился работать в «Юный техник», руководил детским фотокружком. А тут как раз фотостудия «Пермь» отмечала свое 25-летие – выставка была организована. Чувызгалов, Бороздин... Я с ними познакомился, и вот начали заниматься. Слайд-фильмы делали. Снимали все подряд: людей, собак, всякие сооружения, ворота какие-то, заборы. Все эти снимки комбинировали, накладывали фонограмму (вроде Жана-Мишеля Жаре, например) и получалось что-то такое философичное, протяженное – до бесконечности можно было делать. Общался сначала, в основном, с фотографами. Потом ушел из «Юного техника» к Бороздину, в фотостудию «Пермь». А там и с Пашей Печенкиным познакомился – он со своей студией «Поиск» в подвале ОНМЦ обитал.

Слова «андеграунд» – не знали такого слова. Пользовались словом «авангард». «Хэппенинг», «перформанс» – это было, да.

***

На областном семинаре в «Звездном» среди прочих выступал полковник КГБ, рассказывал небылицы об эмигрантах: «В общем, если кто хочет сбежать – вот наш телефон, пожалуйста, звоните, докладывайте». Все так было подано: рубаха-парень, полковник КГБ, так откровенен с нами. Все сыграно было.

Скептицизма было много по отношению к режиму. Ну, вот не хочу я официально числиться служащим или рабочим, не нужен мне стаж, хочу быть художником, одним словом, и не хочу ничего делать для своей легализации, становиться членом СХ, жалко мне времени на это... Хочу быть «тунеядцем», – но не могу, потому что ждет тюрьма.

Я тогда читал много Фолкнера, и прочитал, что город, население которого превышает три миллиона – неуправляем. Это запало. В Москве – 8 миллионов. Если там оказаться, там раствориться, то никакие КГБ, ОВД... Просто там растворишься, и все.

***

Когда в «Юном технике» начали переделывать помещение, всё разгромили, я лишился места для работы. Тут Печенкин предложил подвал общежития на Народовольческой. Там уже появился Слава Смирнов, в черном кожаном плаще – занял комнату. Я тоже взял себе там комнату для работы.

Мы там обустроили все, очень уютно. Сделали черный ход, для независимых посетителей, чтобы могли к нам приходить, а то на вахте строго было. Летом к нам через окно люди проникали.

В 84-м году режиссер Александр Митта приехал в Пермь. На просмотре его Паша Печенкин со Славой Смирновым пригласили к нам в гости. Он пришел, ребята показали ему все, на что способны, и я показал фотографии. Они ему очень понравились. А я в то время из народной фотостудии “Пермь” ушел в газету “Молодая гвардия” – в 84-м году, корреспондентом, по договору. Там Галя Тиунова работала (она нас с Наташей познакомила). И Митта очень тепло отозвался о моих фотографиях. Я как раз из Москвы вернулся (ездил часто туда – 14 рублей стоил плацкарт, Бороздин меня прикрывал), когда Митта здесь был. И вот он говорит: тебе надо в Москву, тебе нечего здесь делать. Вдохновил. Я поверил ему. Ну, у меня были такие мысли, но... Дамоклов меч прописки висел, рабочий стаж, тунеядство – тогда статья еще была – легко было посадить на год каких-нибудь общественно-полезных работ.

А тут Слава Остапенко появился в Перми – приехал из Москвы. Москвич. Сильно пьющий и рассказывающий разные интересные истории. Он учился очень долго – в течение восьми лет, в армию успел сходить во время учебы – был таким долгим студентом в Московском архитектурном институте. Очень солидное образование, это одна из лучших художественных школ Советского Союза. Он рассказывал разные истории о Москве, мы с ним ездили туда вместе. Там были знакомые люди, которые работали дворниками, у них было служебное помещение – подвал в центре Москвы, и там можно было пожить какое-то время. Тут – призыв Митты, и я подумал: надо ехать. Договорился с этими ребятами, что временно у них поживу – ну и два года так прожил. А потом уже началась московская история, которая с Пермью вначале пересекалась, потом перестала.

Ну, у меня осталась связь – со Славой Смирновым, Юрой Чернышевым, Пашей Печенкиным – и все, пожалуй. Иногда – с Кальпиди, редко. Он звонил, когда нужно было сделать оформление для его книги «Аллергия», но, к сожалению, только портрет вошел, коллажи не вошли.

Что нас всех объединяло? Что говорил один, было понятно другому. Ну и, конечно, молодость объединяла. Я думаю, что вот такое компанейство – оно дарило свободу внутри тюрьмы. Ты ощущал себя свободным, потому что был круг людей, с которыми можно было общаться. И было саморазвитие какое-то. Все эти люди, молодые, были такими самообучающимися системами. Каждый мог у кого-то чему-то научиться. Подсознательно, может быть, все эти люди, которые сумели объединиться – они внутри этого “объединения” были свободными людьми. Могли делать, что хотели, говорить, что хотели, могли не бояться ничего.

09.01.1997 (Пермь)