Владимир Белобородов

***

Объединение «Ваганты»? Это была моя идея. Тогда как раз выпустили первый сборник стихов вагантов, бродячих европейских поэтов. Мне понравилась их вольность, необязательность и непричастность к какой-то определенной идеологии, свобода выражения своих мыслей. Я предложил это название, но все утверждалось очень долго – в райкоме партии. Туда ходила редактор «Пермского университета» Куликова. Когда мы свой номер выпустили, члены писательской организации не ожидали такой наглости, ругали нас. Радкевич выступил в газете «Звезда» с большой статьей «Объединение «Ваганты» или Сон из телеги» [1]. После этого – опять собрание, опять попало Куликовой, она уже не выдержала: «Ребята, может, мы сменим название, или закруглимся, или еще как-нибудь?..» Но ей самой название очень нравилось. А потом я получил литературную премию газеты «Пермский университет» – за публикацию о джазистах (к нам приезжали джазисты с каким-то певцом) – мою единственную премию за всю жизнь.

Как-то раз пригласили Гашеву Надежду на наше литобъединение, с ней поговорили. А так, обычно, заседания никто не вел – старался я вести. У меня получалось по-деловому: я не давал много говорить. Ну, немножко позволялось пофилософствовать, поэстетствовать, и – сразу мы решали вопросы очередного выпуска: шло обсуждение материалов, фотографий, подписей к ним. 

«Ваганты» – это было общеуниверситетское объединение. Туда ребята ходили с разных факультетов: с геологического, с кибернетики, с экономического, с исторического (Леня Куколев). А я закончил географический – экономическую географию.

***

Все в городе Перми происходило на пересечении нескольких улиц: Ленина, Комсомольского проспекта. Так или иначе, все фланировали по этим улицам, и, познакомившись с Плотниковым в «Вагантах», мы уже не могли с ним не познакомиться в «Эскизе». Ну, а «Эскиз»... Это было место художников – по-моему, там мастерил что-то Жехов...

У каждого из нас были какие-то определенные духовные проблемы. Поскольку мы жили в мире социализма, материальных проблем особенных не было, поскольку так или иначе мы не могли заработать денег больше, чем предназначалось по тарифной сетке, и нас этот вопрос не очень-то беспокоил. В основном, были духовные проблемы, и – надо было как-то выражать себя. И вот, собравшись вместе, мы посмотрели друг на друга и сказали: ну, ребята... У нас был пример комсомольской организации, пионеротряда, каких-то дореволюционных кружков – мы знали, что была такая традиция в России, и нам хотелось, чтобы у нас нечто подобное было. Решили: надо бы сделать какую-то программу. Я помню: каждый решил, что нужно выступить сначала по одиночке перед всеми, а потом создать рабочую программу. И еще решили мы, что надо синтезировать искусства, тогда это было модной идеей – синтез искусств, и вот мы решили синтезировать. К тому же там были художники, поэты, были люди, занимающиеся слайдом и уже кинематографом – в лице Печенкина. И вот был я. Я выступил, помню, с темой «Стратегия Сен-Жермена». Это была стратегия, названная так мной по имени известного графа – по преданию, этот граф мог обладать женщинами на расстоянии.

Так или иначе, выступив друг перед другом, мы пришли к идее создания совместного действа. Действо это состоялось летом, сценарий написали мы с Печенкиным, переворошив собрание сочинений Афанасьева. Состоялось оно в заливе на станции «Ляды», по-моему... Да, где-то от станции долго мы шли – залив на Сылве... Я смутно помню, где это было географически – я помню, что мы шли. В общем, был залив.

Это была «Ночь на Ивана Купала» – именно в эту ночь. Там было все: были круги огненные, которые мы катали с горы, белые одеяния, были лешие, домовые... Причем все было разработано так, что участники, появляясь на поляне очередной, неожиданно сталкивались с новым действием, т.е. для каждого был сюрприз, каждый знал только свою роль. Все было рассчитано на целую ночь, и закончили мы так: плот горящий, плывущий по реке... Ну, много комаров было, конечно же. Прыгали через костер.

Как я уже говорил, для нас это было проявление «синтеза». Здесь было речевое действие, танцевальное, что-то представляли, безусловно. И это должно было, по идее, как-то объединить нас. Мы были молоды – хотелось возродить что-то языческое, природное в нашей жизни – слишком она опреснена была, эта жизнь. И мы обратились к древним славянам. Тогда мало обращались к этим временам – единственный пример, по-моему, это у Тарковского – в «Рублеве». Я даже не помню, что было сначала: посмотрели мы «Рублева» или сами придумали. 

Потом мы, каждый по-своему, пришли к тому, что, собираясь таким образом, мы будем отвлекать себя от своих собственных задач. Кто-то засел за стихи, кто-то за прозу, кто-то начал заниматься картинами. И мы в клуб, в «Эскиз», уже несли то, что сделали. Что еще было? Лекции, выступления по синтезу, по художественному творчеству – мы старались поднимать темы, о которых никто не говорил, и раскрывать их в таком плане, интересном для себя. Доступ к философской литературе был, конечно, очень затруднен. Знакомиться с посторонней философией можно было только по критическим трудам. Кое-что перепадало из художественной прозы. Допустим, Сартра «Слова». Безусловно, было внимание к экзистенциализму, к восточной философии. Сам я тогда начал заниматься каратэ – опять же пришлось переводить книгу с чешского языка на русский. Уезжали на Каму – и там, на пляже, занимались на песочке.

В живописи – был интересен весь импрессионизм. Это была болезнь, нужно было переболеть импрессионизмом, обязательно. Это даже плохим тоном считалось, если ты не знаешь, что такое импрессионизм, не можешь назвать ни одного художника из этого числа. Ну, конечно, тогда уже немного знали тех, кто уехал на Запад в свое время, кто творил в 20-х годах, знали Малевича, Шагала, Кандинского, Филонова. Интерес был к какой-то живописи другой. Из музыки предпочитали музыку старинную, 16-17 век, Вивальди был моден тогда, классика в современной обработке. Ну и, конечно, все слушали джаз-рок, повально увлекались группами «Битлз», «Роллинг стоунз», «Пинк флойд» – «Стена», «Анималз»...

Когда речь зашла о странице «Эскиза» в «Молодой гвардии», то, конечно, пришло осознание более ответственного подхода к тому, что ты будешь печатать, что ты хочешь сказать. Надо было что-то показывать, не просто слушать и разговаривать, а каждому по отдельности нести ответственность за самого себя. В «Молодой гвардии» встречи возобновились, но я не был постоянным участником. Я не очень склонен был вообще к длинному разговору, старался решать вопрос проще: что-то сделать, что-то напечатать. В общем, надо было что-то профессионально начинать делать. А потом, позже, я увлекся авангардным театром – это отдельная история. 

11.02.1998 (Пермь)

[1] Радкевич В. «Сон из телеги», или об антологии «Ваганты» // Звезда. 1972. 21 июня («... ни темы родного края с его людьми, его природой, ни студенческих строительных отрядов, ни даже самого университета мы не найдем, взгляд авторов – только внутрь себя... Что же видим мы? Литературно-музыкальные реминисценции Ф. Плотникова («Памяти Цветаевой», «Цыганка Равеля»), альбомные стишки В. Гохберга, его же зарифмованная нелепица «Идут белые слоны», посвященная Е. Евтушенко, /.../ душещипательный гитарный романс В. Попова. /.../ И когда тот же автор /В. Гохберг/ пишет:

Словно сон из телеги,

Из зеленой дали, 

Полный сумрачной неги

Слон поднялся с земли,

– то этот нездоровый бред еще не опасен для окружающих. Но когда следует продолжение:

Слон помашет ушами

И на небо взойдет...

А в далеком Вьетнаме

Бомба вниз упадет,

– то тут уж следует остановить разудалую руку молодого стихотворца!»)